Мое большое мамство
Я никогда не думала, что у меня будет трое детей. Не просто не думала, а не хотела
Мы усыновители… Хотя с каждым днем это слово меня удивляет все больше. Мы просто в очередной раз родители, и для меня лично этот раз мало чем отличался от двух предыдущих. Разве что эта моя «беременность» была самой короткой и самой тяжелой, а заботы о маленькой дочке оказались приятнее и легче, чем о старших детях.
Зачем я решила написать этот рассказ? Причина очень проста и понятна тем, кто уже прошел этот путь или ступил на него. Усыновление покрыто таким слоем «пыли» общественного мнения, причем искаженного, как в кривом зеркале, что детки, которые потеряли родителей, имеют неоправданно мало шансов на семью. К тому же мне представляется, что наш пример будет очень показательным, потому что мы — не те люди, которые, как традиционно считается, берут брошенных деток.
С чего все началось? Через год совместной жизни у нас родился сынуля. Мне тогда было двадцать лет, мужу — двадцать пять. В два месяца сын сильно заболел, врачи спасали ему жизнь целых три месяца. А в соседней палате росла совершенно здоровенькая, красивая трехмесячная девочка, любимица всего медперсонала. Брошенная. Муж однажды сказал мне, будто в шутку: «А давай мы ее заберем». Но меня больше интересовала судьба собственного сына, и к моменту нашей выписки я вообще забыла об этом разговоре, да и о девочке.
Лет через пять я поняла, что все-таки хотела бы еще одного ребенка — девочку. Но по иронии судьбы это снова оказался мальчик. Моя вторая беременность была очень тяжелой, и, когда Алеша родился, я уже знала, что рожать в третий раз для меня — чистое безумие. Впрочем, тогда я считала свою «мамскую» программу выполненной. Но где-то через полгода я начала мечтать о том, что когда-нибудь у меня все же будет дочка. Да и муж, который до того хотел исключительно сыновей, стал шутить со мной на эту тему. Но все мы знали, что это только мечта.
Младшему было месяцев семь, когда он заразился коклюшем. Это привело к тяжелым последствиям, и нас с ним на «скорой» увезли в больницу. В палате я обнаружила две детские кроватки, одна из которых предназначалась моему сыну. В другой же стоял, вцепившись в перильца, малыш месяцев восьми-девяти и дико орал. Судя по его виду, орал он уже очень долго. В кроватке была только клеенка, соска валялась на полу. Я позвала медсестру, которая объяснила, что два дня назад мальчика бросила мама и персонал надеется, что я, пока мы лежим в больнице, помогу ухаживать за оставленным малышом. При этом она подняла с пола соску и спокойно дала ее мальчику. Я сбежала. И долго еще после этого совершенно не мучилась совестью: чужие дети меня не интересовали нисколько.
Все шло по-старому. И однажды, сидя с мужем в баре за кружкой пива, мы всерьез начали обсуждать, как же нам быть с желанием иметь девочку, таким неосуществимым и оттого все более навязчивым. Прикидывали все варианты: суррогатная мать, ребенок, рожденный кем-то из моих родственниц от моего мужа, даже такой сумасшедший, как родить самой где-нибудь в просвещенной Германии. В конце концов мы договорились подождать до того момента, когда достроим дом, чтобы у наших детей были все условия. Смешные мы были, ей-богу.
Потихоньку я начала искать информацию обо всех «методах заимения детей». Случайно нашла в интернете конференцию, посвященную приемным детям. Читая высказывания тех, кто делился там своим опытом, сомнениями и так далее, я медленно начала проникаться мыслью, что, возможно, не так уж это плохо — усыновить… Если, конечно, тщательно выбирать… Если, конечно... И еще миллион «если». В общем, я сама не заметила, как мой «бред», как выразилась моя мама, превратился в идею фикс.
К сожалению, только у меня, но не у моей семьи. Муж упорно твердил, что надо достроить дом. Мама усердно вспоминала случаи неудачных усыновлений и всех кошмарных последствий, которые неминуемо рухнут на наши головы. И еще мне очень мешал страх, что я не смогу полюбить чужого ребенка — ведь даже дети моих подруг никогда не вызывали у меня ровным счетом никаких эмоций.
Но в жизни я привыкла доверять интуиции, которая у меня работает безотказно. Если мне чего-то хочется, значит, это зачем-то нужно. Промучившись примерно месяц, я приняла решение: завтра же начинаю собирать документы. И если близкие меня не понимают, то это их проблемы. А мои проблемы — это дочка, которая, возможно, уже есть где-то на свете, и ей без меня очень плохо. В последний момент я все же решила поставить в известность мужа. Вечером я выложила ему свое решение, ожидая «бури в пустыне».
Муж подумал и сказал: «Если это так нужно сейчас, я согласен». Настоящую бурю пришлось пережить с мамой. В конце концов она изрекла нечто вроде: «Вы взрослые люди, делайте сами свои глупости, но на мою помощь не рассчитывайте». А дети меня поддержали полностью.
И вот началась эпопея с опекой, медициной, валерьянкой и удивительными совпадениями. Я не спала по ночам, глотала успокоительное горстями, на дороге взяла бы приз в конкурсе «Мисс Катастрофа», а в выходные на даче тупо грелась на солнышке, почти физически ощущая живот этак на восемь месяцев беременности — пусть даже виртуальный, но, по крайней мере, энцефалопатия беременных, а по-русски говоря, полнейшая тупость развернулась у меня в полную силу. Проблемы, не связанные с будущей дочкой, просто отпадали как несущественные.
Визит в опеку произвел на меня очень хорошее впечатление. Мы с опекинской Дамой с первого взгляда ощутили симпатию друг к другу. Она немедля разогнала всю очередь, велела мне заходить, коротко обо всем расспросила и дала список документов. А напоследок спросила, нет ли случайно у меня знакомых в детских отделениях и роддомах. Я с перепугу сказала, что нет, хотя они были. Тогда Дама обещала мне позвонить и поискать для нас деточку. Я вышла оттуда совершенно довольная жизнью, хотя с трясущимися руками.
А вечером умерла моя свекровь. Именно тогда я поняла, что развилка пройдена и теперь это мой путь. Дело в том, что в нашей семье получается так, что когда должен родиться ее новый член, то кто-то уступает ему место — либо из родственников, либо просто из знакомых. Кстати, потом я выяснила, что не только у нас это так.
На следующий день после похорон позвонила наша «опека» и сказала: «Есть для вас девочка». Назвала адрес больницы и имя-отчество главврача. Я даже не спросила, что за девочка, сколько ей, как зовут… Хватаю мужа — и едем в больницу. И тут моему удивлению нет предела: это та самая больница, где я не захотела помочь ничем отказному малышу!
Поднимаемся к главврачу. Она, узнав причину нашего прихода, грозно спрашивает: «А заключение, а направление у вас есть?» Но, видимо, оценив по достоинству степень моего безумия, куда-то звонит и сообщает нам, в какой кабинет идти. Нам с мужем осторожно рассказывают, что буквально вчера к ним поступила для оформления документов в дом ребенка двухнедельная девочка. Единственное, что о ней известно, — ее матери 26 лет. Больше ничего, даже имени. И нас мягко уговаривают ее не смотреть: бывают у них детки такие симпатичные да милые, что и в дом ребенка жалко отдавать. Но мы настаиваем. Медсестра вносит спеленутый по самые уши сверток. Сверток вертит волосатенькой головой и сердито на всех смотрит.
И ничегошеньки у меня не екает. Просто в течение пяти минут, которые мы с этим свертком общались, ко мне пришло знание, что все это абсолютно правильно, что так и надо. И не важно, что она чуть рыжеватая, а мы — совсем нет. И не важно, что никто о ней ничего толком не знает. И не важно даже то, что я пока совсем ее не люблю.
Тут она вертит головой, и ее взгляд на пару секунд фокусируется на муже — сердитый взгляд. Они смотрят друг другу в глаза, и муж изрекает: «Хорошая девка, берем». Он у меня немногословный.
Следующие несколько минут врачи улыбаются не то с облегчением, не то с сожалением и рассказывают мужу, кажется, что-то о том, как нам действовать дальше, и об отсутствии официального отказа на ребенка. Я ничего этого не слышала, честно говоря. Потом, немножко придя в себя, я позвонила своим знакомым, среди которых был накануне кинут клич о поиске ребенка. Ни одной девочки, кроме этой, нигде не было. В принципе, это меня уже не удивило. Следующий звонок был в больницу, где обнаружилось, что мать написала официальный отказ. Мало того, врачи уже провели кучу обследований, и по всему выходило, что девочка практически здорова, не считая легкой неврологии. Ну так кто в наше время без этого? Я просто не могла поверить в такую... удачу? Нет, в такую правильность происходящего. Дальше события стали развиваться настолько стремительно, что мы даже не успевали осознать перемены, которые происходили с нами.
Мне разрешили навещать девочку. Когда я зашла в палату, я заплакала в первый раз за все это время. Мамочки, которые лежали в этой палате со своими детишками, начали что-то говорить о том, какой это благородный поступок, и прочую чепуху. А потом зашла медсестра и строго спросила меня, видимо, решив, что я внезапно передумавшая мамаша: «Вы — мама такой-то?» И я ответила: «Теперь — да».
Развернув девочку, я ужаснулась: никогда до этого не видела таких опрелостей! На тельце — сплошная мокнущая язва. К тому же девочка была покрыта потницей. Вид у нее был совершенно несчастный. Мне показалось, что она уже почти потеряла надежду на что-либо. Мне сказали, что она плохо кушает и часто плачет. А знаете, как кормят таких детей? Насильно открывают им ротик, если те, например, спят, и заливают молоко. От лежащих рядом с ней «домашних» деток она отличалась очень сильно, несмотря на то что была здорова.
Я поняла, что еще месяц — и она просто зачахнет без мамы. Наверное, врачи, когда уговаривали нас подождать других деток, имели в виду тех, кто хорошо умеет мимикрировать, приспосабливаться. Выглядеть довольными, улыбаться. Но она, наша девочка, не такая. С каждым днем ей было бы все хуже. Она была совсем несимпатичная. Ровно до следующего утра.
Все родители знают, как быстро меняются такие крошки. Завтра я увидела совсем другого ребенка — вполне симпатичного, даже почти довольного. Я принесла ей распашонку, чтобы она могла махать ручками, и погремушку, за которой она сразу стала следить глазами. А медсестры и соседки по палате с удивлением говорили, что ребенка как подменили: она хорошо ела, спокойно спала и почти не плакала. Только сильно скандалила после того, как я ушла.
Я не стала ложиться с ней. Мне показалось более важным постараться как можно быстрее собрать все документы, чтобы принести наконец ее домой. Ей без меня было очень плохо. Дама из опеки сделала все и даже более, чтобы это скорее произошло. Суд назначили через три дня, сразу после выходных. К тому моменту все наши документы были готовы. А вот с девочкиными оказалось сложнее. Понимая, что не успеем, мы попросили перенести суд на вторник, и нам пошли навстречу.
Понедельник был ужасным днем, одним из самых тяжелых в моей жизни. Тот, кто должен был сделать девочке свидетельство о рождении, ни в какую не хотел идти в ЗАГС. К тому же оказалось, что в ЗАГСе — санитарный день. Слава богу, что мы на двух машинах и с двумя телефонами! Мы заставили чиновника идти в ЗАГС. Мы заставили ЗАГС открыться. Муж обаял злобную тетку из опеки этого района, и она согласилась выдать нам девочкины документы. Я уговорила свою опеку за пять минут написать официальный запрос на эти документы на имя мужа и за десять минут до окончания работы той опеки успела отвезти запрос им. Я свозила нашу Даму к нам домой, познакомила ее с детьми, няней, кошкой и рыбами. День закончился.
Если бы мы не успели все это сделать, наша Дама на следующий день оказалась бы на пенсии, а мы неизвестно сколько ждали бы, так как человека на ее место даже еще не приняли, и неизвестно, каким бы он оказался.
Итак, суд. Мы пришли, принесли все документы. Судья все просмотрела и говорит: «Порядок, приходите через три дня». Мы остаемся с открытыми ртами. Оказывается, это слушание — предварительное… Но и тут нам повезло: судья пошла нам навстречу, из недр судебных кабинетов извлекла прокурора и таки провела заседание. Наша «опека» заливалась соловьем, какие же мы хорошие. Дама даже приврала для ясности, что у нас все готово для малышки. На самом деле ничегошеньки не было: та погремушка и распашонка были единственными вещами ребенка на тот момент.
За тот час, когда готовилось решение суда, я умудрилась купить все, кроме коляски. С больничными врачами была договоренность о том, что они заранее подготовят выписку девочки, а я после суда «обменяю» выписку на решение суда и заберу ребенка сразу же. Дело было во второй половине дня, но мы не могли ждать.
Конечно, нас все поздравляли.
Дома мы два дня отсыпались и почти ничего не ели. Зато потом начали есть со звериным аппетитом. По крайней мере, чепчик, в котором мы забирали девочку из больницы и который был ей ужасно велик, через две недели на нее еле натянулся. Она мне улыбается. Начала улыбаться еще в больнице, и пусть мне не говорят, что такие детки осознанно улыбаться не могут. Другие, может, и не могут. А моя улыбается. Бабушка, увидев внучку, тотчас же отобрала ее у меня и не отдавала целый день. Случайно я услышала, как она, сидя с Настюшкой на руках, бормочет: «Как бабушка Настю лю-у-у-у-бит!..»
Напоследок хочу сказать: весь этот процесс не стоил нам ни копейки, кроме тех небольших подарков, которые мы с мужем от чистого сердца подарили тем, кто нам помогал. Благодарю их снова и снова.
Юлия, Новосибирск
